[Altawista]

Это безумно правдиво, невероятно красиво и до слез пронзительно.
Оставлю здесь и буду перечитывать. Много-много раз.

Надеюсь, если автор не откроется на фесте, хоть в у-мыл стукнет. Я хочу знать, кто это. Потому что это ве-ли-ко-леп-но

.

***

Нам в приюте когда-то давно говорил отец Андерсон: если вдруг стало плохо-плохо, если кажется, что жизнь пошла под откос, а спасения нет, достаточно просто закрыть глаза, глубоко вдохнуть и вспомнить о нашей Вере, и увидеть под веками её свет. Lux aeterna, свет вечный, свет спасительный, забрезжит в темноте, и сразу станет легче, и высохнут слёзы.
Отец Андерсон всегда был любителем таких пространных речей.
Сколько бы я не закрывал глаза, там была темнота.

Темнота пришла в Лондон, как обычно, рука об руку с огнём.
Когда дело доходит до открытого военного конфликта, всё становится так просто: пальба, грохот, кровь и крики, и зарево пожаров. Весь этот стандартный набор, классическое "убивай - или будь убит". Никогда не любил простоту. Чем примитивнее оказываются мотивации и действия, тем ближе человек к зверю, тем легче ему поддаться соблазну и греху.
Я - не поддамся.
(Почему так холодно?)
Ангелы слетаются к агонизирующему городу, ангелы смотрят на нас с небес. А там внизу - как всегда, не меня - ждёт она.

Она сидит напротив и смолит одна за другой свои сигариллы, и воздух пропитан неприятным запахом дыма, и, что ещё хуже, им пропитаны мои волосы и одежда. От этого потом не избавиться никак, пока я не доберусь до отеля. Хочется уйти прямо сейчас. Душно, и переговоры не ладятся, и яда в ответных репликах Хеллсинг - не меньше, чем в моих. Это не страшно: я слишком часто захлёбывался ядом с детства, я стал невосприимчив к нему. А захлёбываться в слезах отучили ещё в первом приюте.
Хочется уйти - или вырвать из пальцев сигариллу, сломать, сжимая в кулаке.
Хочется сломать эти пальцы, услышать вскрик боли, и плевать, что будет потом.
Хочется прервать её поцелуем.
Это не страшно - это просто кровь жаром бьётся в висках.
Хочется взять её за руку и сказать: я приму твоё одиночество, и улыбнуться, и увести её прочь. И пусть она примет моё, Господи, и свет забрезжит во тьме.

Тьме этой я пытался противиться. Похоть, в сущности, такая простая вещь.
Я хотел, чтоб всё это закончилось. Ждал, что наваждение уйдёт само - но оно не проходило.
Ждал, что эту женщину убьют во время очередной миссии - но у неё были слишком сильные слуги.
Ждал, что однажды она посмотрит на меня красными глазами нежити, и я легко отдам приказ уничтожить - но она не поддавалась соблазну, и взгляд её оставался льдисто-синим.
Я молчал, и смеялся над собой, и ни на минуту не забывал, чем завершается "Собор Парижской Богоматери".
Я был самым непримиримым, самым верным врагом Интегры Хеллсинг - никем иным быть не мог.
Похоть, в сущности, простая вещь. Но что, ради всех святых, мне делать с любовью?
И что делать, если спасительный свет оказался - чёрным?

Чёрным и красным раскинулся город вокруг. Я ни на минуту не забывал, что подобные истории всегда кончаются одинаково: смертью.
Что ж, враг мой и не моя женщина, я приду умереть от любви, чтобы утром проснуться живым. Или не проснуться вовсе - это тоже выход.
Жаль только, что я не успел рассказать тебе, как цветёт под веками темнота, когда закрываешь глаза.
Но я уверен, ты знаешь это и так.

***


А еще мне совершенно выносит мозг, как туда вплетена песня. Не прямыми цитатами, а за строчками, но так, что я ее вижу. Черный цвет солнца, Боже мой...