Остаемся зимовать.
Лет двадцать назад.
Невысокий курган, рядом с которым не было даже оружия – они не могли позволить себе хоронить погибших по всех правилам. Ветер шевелил редкие сухие травинки между голых серых камней, трогал тяжелые каштановые пряди двух женщин. Ивинг опиралась на руку матери, ей все еще тяжело было стоять самой. Болел шрам, весь, от ребер до низа живота, горячей сухой резью. Девушке казалось, что эта боль – единственное, что она еще чувствует.
- Что от меня осталось?
Старшая орчиха осторожно сжала плечи дочери. Невысокая, с осанкой, выдававшей воинскую выправку и глубокими морщинами, прорезавшими лицо – далеко не возраст был первой их причиной. Женщина шевельнула рукой, и в ладонь ей скользнул небольшой нож: едва ли наблюдавший со стороны смог бы уловить ее движение. Орчиха прижала лезвие плашмя к ребрам Ивинг под левой грудью. К татуировке, что точно повторяла клеймо на лезвии.
- Это.
Невысокий курган, рядом с которым не было даже оружия – они не могли позволить себе хоронить погибших по всех правилам. Ветер шевелил редкие сухие травинки между голых серых камней, трогал тяжелые каштановые пряди двух женщин. Ивинг опиралась на руку матери, ей все еще тяжело было стоять самой. Болел шрам, весь, от ребер до низа живота, горячей сухой резью. Девушке казалось, что эта боль – единственное, что она еще чувствует.
- Что от меня осталось?
Старшая орчиха осторожно сжала плечи дочери. Невысокая, с осанкой, выдававшей воинскую выправку и глубокими морщинами, прорезавшими лицо – далеко не возраст был первой их причиной. Женщина шевельнула рукой, и в ладонь ей скользнул небольшой нож: едва ли наблюдавший со стороны смог бы уловить ее движение. Орчиха прижала лезвие плашмя к ребрам Ивинг под левой грудью. К татуировке, что точно повторяла клеймо на лезвии.
- Это.